Сеть Петровского. Часть 2 - Евгений Сергеевич Калачев

— Руки дрожат, — негромко произнес Петровский, глядя в потолок, — каждый раз, когда… и Постовалова когда, тоже дрожали, — он горько усмехнулся и покачал головой, — как мне дать однозначный ответ на твой вопрос? — он посмотрел на сидевшего рядом Фролова, — я шел убивать, это да. А руки дрожали… — Петровский вздохнул, — хрен его знает, от страха, от злости или от того, что было хоть немного его жаль… а может, все сразу, а? Ты мне скажи, Фролов! — предложил он, криво усмехнувшись.

— Я не знаю, — дрожащим голосом ответил Дмитрий, — я никого никогда не убивал. И не хочу…

— А может, и я не хотел, — Петровский равнодушно пожал плечами, — но тогда это казалось правильным. Тем не менее, мой отец жив, как ты уже, наверняка, знаешь. После всего, что сделал. Жив и я. А моя мать — нет. И Постовалов тоже… — Петровский покачал головой, — они же никому ничего плохого не сделали. Просто мешали не тем людям. Что, Дима, все еще веришь в справедливость и человечность после того, что знаешь?

— Костик, ну это же дико! — воскликнул Фролов, закрыв лицо руками, — нет, я даже тебя, может, мог бы понять… но родного человека! Как?

— Родня. Семья. Дружба. Любовь, — произнес Петровский, делая большие паузы между словами, — такие же условности, забываемые людьми, когда помнить все эти ими же выдуманные нормы невыгодно… — он посмотрел на Дмитрия, — просто это не принято признавать. Ну, сам посуди: даже последний лох никогда не признается даже наедине с собой, что он лох. Ведь это страшно признавать. То же и со всем остальным. Люди склонны делать то, что хотят. И в гробу они видали эту несуществующую мораль и нравственность…

Повисла тишина. Дмитрий не находил слов. Он не был к этому готов. Петровский был прав: даже если это правда, он не был готов признать и принять такую правду…

— А может, просто белка! — неожиданно произнес Петровский, — знаешь, он ведь и сам был не дурак пустить «белый» в нос… башку оторвало от кокоса, он и… — Петровский сделал жест рукой по воздуху и опустил голову вновь, — да какая разница. Я уже говорил: всем плевать на причину. Главное: что сделано. А что сделано, Дима, ты, увы, теперь знаешь. Только не надо теперь меня жалеть. Я не просил. Не все, Фролов, хотят, чтобы их жалели, понимали и даже любили… я вообще в эту х…ю не верю. Меня, вероятно, любила только одна мама. Но ее нет…

Петровский замолчал. Дмитрий, несмотря на просьбу не жалеть, смотрел с нескрываемой жалостью. Теперь он понимал: перед ним просто больной, поломанный человек, которому не помочь, как бы того не хотелось. Потому что он сам не хочет, чтобы ему помогали…

— Где он? — зачем-то спросил Фролов, — ну, твой отец?

— А мне почем знать? — Петровский скривился, как от зубной боли, — мы больше не виделись с того дня. Ну, хата, бабки, место в ВУЗе, это все от него, ты, наверное, догадался, — он посмотрел на Фролова, — если честно, думал, он и меня грохнет, эта с…а же и меня ненавидела! — в глазах Петровского появилась горькая и отчаянная злоба, — может, откупиться решил, может, еще что… хотя ему ли не знать, что прощение — такой же миф, как любовь… — Петровский сплюнул на пол, — не знаю. Факт в том, что он, сам того не желая, сделал мне величайший подарок. Такой, который не смог бы сделать даже тот, кто любит. А тот, кому плевать, выходит, может. Такое вот хреновое чувство юмора у жизни, Дима! — Петровский совсем невесело рассмеялся и похлопал Дмитрия по плечу.

— Боюсь, опять не понимаю тебя, Костя, — проговорил Фролов, глядя перед собой, — что за подарок?

— Он сделал меня тем, кем я стал, — спокойно ответил Петровский, — если бы не все то дерьмо, что натворил мой обожаемый папаша, никогда бы мне не быть таким. Ненависть и террор ломают, либо рождают колоссальную силу, — он посмотрел Фролову в глаза, — мощный мотиватор, если в тебе есть стержень. Знаешь, я как-то смотрел фильм по телику. Короткий, вполне проходной, но для меня, — Петровский ткнул себя пальцем в грудь, — это вещь с большим смыслом. Потому что мне близка эта тема. Завязка тривиальная: у девицы ломается тачка на дороге посреди леса, куда она едет, откуда и зачем, пока неясно. Можно предполагать, что к мужу, там в воспоминаниях показывают их знакомство и совместные веселые посиделки, — Петровский ухмыльнулся, — разумеется, она немедленно становится жертвой маньяка, который притаскивает ее в свое логово, где пытает и убивает всяких там людей…

Петровский замолчал, выжидающе глядя на Фролова.

— И? — не понял тот, — причем здесь какое-то дурацкое кино про тупую девку и маньяка?

— Да нет, Фролов! — Петровский расплылся в усмешке, — она совсем не тупая. Спустя некоторое время девка сбегает, маньяк, естественно, за ней по пятам. И вот тут… — глаза Петровского сверкнули, — он сам превращается в жертву, потому что девочка совсем непроста… она так дает ему прикурить, что жалеть начинаешь уже маньяка, а знаешь, в чем дело? Ее муж — садист и психопат, даже страшнее того типа, что преследовал ее в лесу. Он ей дома устроил что-то вроде лагеря выживания: пытал, избивал, подвергал немыслимому насилию, — Петровский покачал головой, — никакой жалости. Никакой любви. И все это под гребаным благовидным предлогом, он хотел научить ее быть сильной, как же… он тупо получал удовольствие от страданий, он сам — чертов маньяк… — Петровский сделал глубокий вдох и продолжал: — короче, в конечном счете девка поняла, что сострадания она не дождется. Что единственный выход для нее — реально научиться. Стать сильнее, чем муж-садист. Она стала, — глаза Петровского сверкнули, — и выжила, потому что смогла стать сильной и признать правду: никто не пожалеет и не спасет…

На несколько секунд повисла тишина.

— И чем закончилось? — спросил Фролов. Почему-то ему стало интересно, тем более, он начал понимать, куда клонит Петровский.

— Девица прикончила маньяка, — ответил тот, — сумасшедшего старика, жившего в его хибаре, тоже, до кучи. А зачем ему было жить? — Петровский равнодушно пожал плечами, — в багажнике ее тачки был труп любимого мужа-отморозка. По ходу, везла закопать подальше, после того, как прикончила, когда тот прошляпил момент, когда супруга стала сильнее и хитрее его. Видишь? — Петровский во все глаза смотрел на Фролова, — если бы этот ублюдок не творил с девчонкой такое, никогда бы ей не пережить эту встречу в лесу. То же и с моим отцом, — он тяжело вздохнул и посмотрел куда-то в стену, — ирония в том, что ненавидя меня, желая мне только зла, этот человек в итоге сделал